Гонконгские протесты подсказывают, что Китай приближается к очередной исторической развилке, четвертой по счету за последнее столетие. Каким бы ни оказалось новое лицо дальневосточной сверхдержавы, оно наверняка поразит мир.
Пока неизвестно, чем обернется выход на улицы миллионов гонконгцев, но, похоже, что тот Китай, к которому за последние 35 лет привыкло человечество, начинает уходить в прошлое.
Невероятный хозяйственный подъем, штурм мировых рынков, смесь социалистических лозунгов с капиталистическими, однопартийная диктатура и удивительная умеренность в пользовании своей силой – такое сочетание не может быть вечным.
Гонконгцы, требующие демократии в одном только собственном административном районе, вольно или невольно напоминают остальным полутора миллиардам сограждан, что нынешняя государственная система поизносилась. Так или иначе, ее придется обновлять. Вопрос только, какими способами. Через народовластие? Не исключено, хотя и не обязательно. Но в любом случае новая общественная модель будет строиться на том же древнем фундаменте, что и все предыдущие.
Расхожее представление об историческом Китае: деспотия без берегов. Точнее: «азиатская деспотия». Необъятная власть тирана, который делает с покорными подданными все, что ему взбредет в голову.
Это почти неправда. Деспотическое правление в Поднебесной и в самом деле регулярно возникало, но только на старте очередного державного цикла. В России модно повторять (а сейчас — особенно), что история страны идет по кругу, раз за разом повторяя уже пережитые однажды беды. На самом деле подлинную цикличность истории надо искать не у нас, а в Китае. Причем «повторение пройденного» вовсе не мешает ему идти в ногу с человечеством.
С древних времен китайская держава регулярно распадается на части. Обычно надолго и с огромными жертвами для своих обитателей. Но потом обязательно появляется деспот-объединитель (нередко – вождь восставших крестьян или иноземный завоеватель), который становится императором (или председателем ЦК КПК) и действительно правит как тиран, беспощадно расправляясь со всеми, кто ему мешает. Такими были, например, Цинь Шихуанди (III век до н.э.), Чжу Юаньчжан (XIV век) и Мао Цзедун (XX век).
В исторической памяти китайцев эпохи раздробленности (а последняя из них пришлась на 1911–1949 годы) вызывают ужас. Поэтому все идеи и все общественные силы, которые, справедливо или нет, рассматриваются как подрывающие цельность государства, встречают крайнюю враждебность. И любой рецепт реконструкции политической системы никоим образом не должен покушаться на единство державы.
Что же до деспотизма, то после того, как очередной режим встает на ноги, единовластие незаметно сходит на нет, и на первый план выдвигается идеологизированная бюрократия — ученые-конфуцианцы (они же — «благородные мужи») в прежние эпохи и номенклатурщики-ганьбу сейчас.
Этот правящий слой должен быть высокообразованным (в конфуцианскую эпоху, чтобы занять чиновную должность, нужно было пройти через многоступенчатые экзамены), а также исполненным чувства ответственности перед народом. Действительность, конечно, никогда не бывает такой радужной. Однако идеал с древних времен был именно таков.
Народ не очень-то претендовал выбирать своих управленцев, но если не видел в них компетентности, честности и ответственности, то разносил их по кочкам. Последней массовой акцией такого рода была «великая пролетарская культурная революция» 1960-х, когда молодежь разогнала старую номенклатуру, приписав ей все мыслимые грехи. Позднее было признано, что молодежь недооценила ее достоинства. Но, так или иначе, профессионализм и усердие руководящего слоя – еще одно обязательное требование к любой политической системе в Китае.
И еще одно требование – законность. Понимаемая, правда, не в западном духе, а как перечень спускаемых сверху предписаний и запретов, единообразное исполнение которых совершенно обязательно для всех без исключения, а неисполнение влечет жестокие кары – и, опять же, для всех снизу доверху. «Если закон взял верх над народом, то, как бы народ ни был коварен, государство все равно будет процветать», — учил в IV веке до н.э. эффективный менеджер древности Шан Ян, наставления которого чрезвычайно ценились председателем Мао.
Перечисленные стандарты совсем не обязательно требуют демократии. Однако могут с ней и ужиться. Правда, с демократией, не очень-то похожей на европейскую, безо всякого культа индивидуализма и, уж тем более, эгоцентризма. За последние сто лет в континентальном Китае и в других населенных китайцами странах и территориях возникали и исчезали очень разные режимы, но все — на одной и той же культурно-исторической базе.
В 1911-м рухнула последняя императорская династия Цин. Новый, распавшийся Китай сорок лет был полем боя. Потом Мао Цзедун восстановил цельность и создал третий Китай, коммунистический, но положение правящего сословия, номенклатурщиков-ганьбу, было непрочным. К концу жизни правитель натравил на них молодежь и фактически отстранил от власти.
Четвертую по счету модель китайского государства на рубеже 1970-х – 1980-х создал Дэн Сяопин, лидер номенклатурного ренессанса. Старые ганьбу разогнали молодых выдвиженцев и вернулись к власти, но, умудренные опытом, взяли на вооружение установки китайских бюрократий прежних эпох – регулярную сменяемость должностных лиц, культ профессионализма и отбор по личным достоинствам.
Успех был только частичным. Но выросшая эффективность режима помогла ему расправиться с новыми протестами молодежи в 1989-м. Прав он был или нет, но Дэн Сяопин видел в митингующих на площади Тяньаньмэнь скорее преемников хунвэйбинов, чем сторонников мирных преобразований. Тема плюрализма и демократии в континентальном Китае была надолго закрыта.
Но как раз в эти годы на Тайване взамен автократии возникла если и не совсем либеральная, то, как минимум, конкурентная политическая система.
Возможно, к этому подтолкнуло длительное сосуществование на острове воинственных гоминьдановцев, переселившихся с континента, и местных жителей, не забывших о господстве японцев, чьей колонией когда-то был Тайвань. Ли Дэнхуэй, первый тайваньский президент, прошедший в 1996-м через свободные выборы, в годы Второй мировой войны начинал свою карьеру в рядах японской армии. Именно он стал преемником генералиссимуса Чан Кайши и генерала Цзян Цзинго, убежденных диктаторов и ветеранов антияпонской борьбы.
Наличие кланов с очень разными воспоминаниями и разными корнями, помноженное на стремительный рост благосостояния, оказалось достаточным, чтобы демократический режим неплохо там прижился.
А в Сингапуре, не менее богатом и передовом государстве с преобладающим китайским большинством, и сегодня продолжает крепко держаться автократия, козырем которой являются добродетели правящего слоя – компетентность, честность, скрупулезное подчинение законам и железная приверженность идеям свободнорыночной экономики.
Руководящему классу «большого» Китая придется либо осваивать конкурентную политику на тайваньский манер, либо резко модернизировать собственные стандарты управления, подражая Сингапуру, либо завинтить гайки и компенсировать потерю внутреннего динамизма ростом внешней агрессивности. Не исключены и какие-то комбинации того, другого и третьего.
Но дэнсяопиновская система, с ее полумерами, идеологическими компромиссами и внутренней неустойчивостью, приближается к исторической развилке, к выбору следующей государственной модели. Дальневосточная сверхдержава готовится показать миру обновленное свое лицо, уже пятое за сто с небольшим лет.
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.